В этом номере:
Исполнение пророчеств
Торы в наше время
Письмо кантониста
Вернуться на
главную страничку
Исполнение
пророчеств Торы в наше время
В мировой истории нет ничего, подобного истории Страны Израиля:
лишившись своего народа, эта прежде цветущая земля почти две тысячи лет
пребывала в запустении, и вновь расцвела только когда ее народ начал возвращаться
на родину. Еще более удивительно, что такое развитие событий было предсказано
в Торе.
СВИДЕТЕЛЬСТВА ИСТОРИКОВ
Иосиф Флавий (1 век н.э.)
в "Иудейской войне" (3, 3:2) описывает Страну Израиля
времен Второго Храма: "Галилея очень плодородна, изобилует пастбищами,
богата растительностью... Она густо заселена, пестрит городами и деревнями...
Население здесь многочисленно: в самой маленькой деревне - свыше пятнадцати
тысяч жителей..." |
Французский востоковед К.Вольней
(18 век), посетивший Эрец Исраэль, пишет: "Повсюду я
видел лишь разбой и опустошение... Где все то, что составляло гордость
и украшение этой страны? Увы! Я объехал всю эту пустыню, посетил места,
где некогда пышно цвела жизнь, и не видел ничего, кроме запустения и безлюдья.
Великий Б-же! Отчего произошли столь роковые перемены?.. В чем причина
проклятья Небес, тяготеющего над этой страной?" |
Как тут не вспомнить пророческие
слова Торы: "И скажут все народы: "За что поступил так Г-сподь с этой
страной?.." И скажут: "За то, что отвергли они союз с Г-сподом, Б-гом
отцов их, который Он заключил с ними, когда вывел их из Египта. И
пошли они, и служили богам иным... И изгнал их Г-сподь из земли их
в гневе..." (Дварим, 29:23-25,27). "И опустошу Я землю вашу,
и изумятся ей враги ваши, которые поселятся в ней. А вас рассею Я
между народами и обнажу вслед вам меч, и будет земля ваша пуста, и города
ваши станут руинами" (Ваикра, 26:32-33).
Вот что говорил в связи с этими
пророчествами величайший комментатор Торы Рамбан (1194-1270): "Пророчество
о том, что во времена изгнания народа Израиля страна будет пустынной, -
добрый знак для евреев... Это говорит о том, что наша страна не примет
никого другого, и убедительно доказывает, что намерение Б-га вернуть еврейский
народ в Эрец Исраэль будет исполнено". И как только евреи вернулись, земля
вновь расцвела, как обещано в Торе: "Г-сподь, Б-г твой, ведет тебя в
прекрасную страну... где без скудости будешь есть хлеб, не будет у тебя
недостатка ни в чем..." (Дварим, 8:7,9).
Назад к оглавлению
Письмо
кантониста
рав Ицхак Зильбер
(фрагменты из автобиографической книги)
Мой прадед рав Нафтали в течение полувека был
раввином города Луцин. В этот период, в 1842 году, в России был издан
жестокий указ -забирать в царскую армию еврейских мальчиков моложе 18 лет.
Их называли кантонистами. (Служба продолжалась 25 лет, причем отсчет
начинался с 18-летия кантониста, без учета предыдущих лет службы - прим.ред.).
Этих несчастных детей подвергали страшным пыткам, чтобы они согласились
креститься. Не все могли выдержать мучения - и соглашались.
В Луцине был сборный пункт, и когда детей-кантонистов привозили туда, рав
Нафтали с любовью опекал их и делал все возможное, чтобы они остались верующими
евреями. Сохранился рассказ одного из кантонистов о его встрече с равом
Нафтали (см. журнал "Дер идишер штрал"):
"Мне было 9 лет, когда меня оторвали от мамы
и отдали в солдаты. По закону меня нельзя было забирать, так как
я был единственным сыном вдовы. Но закон пишут для бедных, а для
богатых законов нет, и меня взяли в солдаты вместо сына богача. Меня
и еще десять таких же горемык заперли в какой-то комнате. Ко всем
детям приходили родные, целовали их, а ко мне никто не приходил.
Я ждал маму и с каждый днем все больше сердился. В последний день
перед отправкой пришел еврей из моего местечка Пятовка. Он дал мне
20 копеек, старые залатанные сапоги и сказал: "Это тебе твоя мама послала."
"А где моя мама?" - спрашиваю, отталкивая вещи, что он принес. - "Твоя
мама? Понимаешь, мой мальчик, она отдыхает, она спит, твоя мама!".
Он замолчал, вышел из комнаты и убежал. Женщина, которая издалека
видела эту сцену, сказала: "Она спит, бедная". И слезы лились из
ее глаз. Вспоминая об этом позднее, я осознал, что моя мама, видимо,
умерла в ту неделю, когда меня забрали. Но тогда я не понимал: "Нашла
время спать! Все мамы не спят, а она спит!"
Пять недель мы были в дороге. В каждом
городе останавливались на день-два, собирали детей в наш обоз. Было
очень холодно, дядьки ругались, издевались над нами и гнали, гнали...
Усталые, забитые, как стадо овец, которых гонят на бойню, на шестой неделе
мы приехали в Луцин, большой торговый город. Там был сборный пункт,
где кантонистов распределяли по отрядам и посылали дальше. Когда
нас завели в огромную казарму, мы удивились: там нас встречали пятеро евреев,
среди которых заметно выделялся высокий красивый чернобородый еврей лет
тридцати с добрыми карими глазами. Он сказал: "Шалом алейхем, родные!"
- и от его спокойного голоса сердце стало оттаивать. Как по команде
мы закричали: "Алейхем шалом, ребе!". Каждому он подал руку, для каждого
у него нашлось доброе слово. И я подошел. На сердце у меня
было тяжело: остальные хоть виделись с родителями, а я-то маму не видел.
Они плакали, а я ни разу не заплакал с той минуты, как меня забрали от
мамы. Когда дядьки меня били, я молчал, когда спрашивали - я не отвечал.
Я был злой, как загнанный зверек. Но когда я увидел этого еврея
с такими добрыми глазами, во мне что-то стало пробуждаться, и я расплакался.
Он спросил: "Родной ты мой, сколько тебе лет, бедный мой мальчик?"
Я плачу и говорю: "Мама не пришла ко мне прощаться". Я все плакал
и плакал и чувствовал, что сердце сейчас разорвется... Мы сели на
какое-то бревно во дворе, его теплые руки гладили меня, и он говорил:
"Плачь, плачь, одинокий ты сирота". Мне казалось, что это мама меня
гладит. Когда я успокоился и перестал плакать, мне стало стыдно.
Я огляделся украдкой, но никто не смеялся. Евреи, что пришли вместе
с ребе, утирали глаза, и даже толстый усатый фельдфебель смахнул слезу.
Пока ребе говорил с нами, двое евреев раздавали детям булки, конфеты, а
другие угощали дядек водкой. Когда пришел воинский начальник, эти
евреи выхлопотали разрешение, чтобы дети-кантонисты во время пребывания
в Луцине жили в домах у евреев. Наши имена записали, и эти люди отвели
нас в синагогу. Там уже было полно евреев, которые и разобрали детей
по семьям. Всех разобрали, я остался один... И мама ко мне не пришла,
и здесь меня все забыли. Сижу в одиночестве и вдруг чувствую теплую
руку: "Идем, мой мальчик". Рав Нафтали хотел взять меня к себе и
поэтому никому не предлагал. Мне было хорошо в его доме, его жена
была мне как мать, и я забыл, кто я и что меня ждет...
Каждый день утром и вечером мы должны были
приходить в казарму отмечаться. Рав Нафтали приходил туда вместе с нами,
садился на нары, а мы - вокруг него и слушали его добрые слова и удивительно
красивые истории. Он рассказывал о раби Акиве, Хананье, Мишаэле,
Азарье (еврейских праведниках, подвергшихся тяжелым испытаниям - прим.
ред.), о пытках и кострах инквизиции, о евреях, которых истязали, чтобы
они крестились, но они не крестились. Но больше всего он любил рассказ
о Йосефе-Цадике, которого продали в рабство собственные братья. Благодаря
своим способностям, он сумел достичь высокого положения. Но в момент
тяжелого испытания перед ним возникает лицо его отца Яакова, который плачет
и грустит по нему. Разве Яаков виноват в чем-нибудь? Виноваты
братья, но не Яаков! "И пусть перед вашими глазами всегда будет лицо
Яакова", - закончил рав Нафтали свой рассказ. Через многие годы я понял,
почему наш ребе так часто вспоминал Йосефа. Ведь Йосеф тоже был обижен
- его продали его братья-евреи. И он мог обидеться на всех евреев
и отказаться от них. Но Яаков-то не виноват! Рав Нафтали своими
словами вылечил нас от опасной болезни - ненависти, которую мы испытывали
к тем евреям, которые нас продали. За эти четыре недели мы многое
выучили, наши сердца привязались к нашему народу, и мы научились прощать.
И вот наступил страшный, горький день разлуки.
В последнюю ночь нас не отпустили в дома, где мы жили, оставили в казарме.
На рассвете, под барабанный бой и вой труб, нас вывели во двор с сумками
на плечах, заспанных и дрожащих. Кончились золотые дни! Наши мысли
были одна тяжелей другой. Что с нами будет дальше? Придет ли
наш ребе сегодня? Трудно поверить, что он успеет прийти на рассвете.
Мы поднимаем глаза: ребе уже здесь! Но он совсем другой, я его не
могу узнать. Лицо строгое, глаза горят. Он со своими помощниками
прошел по рядам и тем детям, у которых уже была бар-мицва, дал тфилин и
талит катан (молитвенные принадлежности - прим. ред.), а маленьким - только
талит катан. Затем он отошел на несколько шагов и громко сказал:
"Дети, вы - сыновья евреев, вы - евреи! Знайте и помните, что вы
- дети Авраама, Ицхака и Яакова! - он не мог сдержать слез. - Не забывайте,
что вы евреи. Скажите со мной "Шма, Исраэль!" - "Шма, Исраэль, Ашем
Элокейну Ашем эхад", - выкрикнули мы все. "Дети, вы идете в далекий
тяжелый путь. Будет много бед и неприятностей, много тяжелых испытаний,
- голос его прерывался, - но Б-г Авраама, Ицхака и Яакова будет с вами,
если вы Его не забудете. Дети, я благословляю вас так, как коганим
(священнослужители - прим. ред.) благословляли народ, когда был Храм".
И он начал говорить благословение. Мы его окружили: "Ребе, пожалуйста,
благословите каждого из нас!". Он положил руки на наши головы и благословил.
Показались первые лучи солнца. С опущенными головами мы прошли мимо
нашего ребе, и он каждому сказал: "Иди и будь здоров". И нас погнали
в путь. Мы вышли за город, с горы оглянулись назад, на гостеприимный
город со святым раввином. И я как сейчас вижу, как он шепчет слова:
"Пусть благословит тебя Г-сподь и охранит тебя..." (благословение когенов
- прим. ред.).
Назад к оглавлению
|