4. На солнечной аллее.
- Павел Григорьевич, интереснейшее дело получается, - сказал Николай Никифорович, робко сжимая в руках старенькую шляпу. Павел Григорьевич, которому явно был адресован вопрос, сидел в огромном кожаном кресле и давился квашеной капустой, которую утром бережно завернула ему жена.
Чрезмерный аппетит всегда был его основной проблемой. Перепробовав самые различные работы на стройках, заводах и фабриках, Павел Григорьевич в конце концов избрал себе чиновничью каръеру. И теперь радуясь жизни в одном из многочисленных кабинетов Госснабсбыта, он предавался мечтам и время от времени философствовал.
- Павел Григорьевич, да вы послушали бы.
- Мммм… - промычал Павел Григорьевич, что означало: "Вы что, коллега, не видите, что я занят, что ли? Нашли время, понимаешь ли, с дурацкими вопросами лезть!"
- Но Павел Григорьевич…
Громкая отрыжка заглушила дальнейшие слова и Николай Никифорович понял, что отныне он разжалован, понижен и почти уволен. Тяжело вздохнув, он направился к выходу.
А произошло примерно следующее.
Очередная ревизия выявила сильную недостачу на складах. Более тщательно изучив документы, проверяющие увидели, что все недостающее попросту было списано главным бухгалтером, то есть Николаем Никифоровичем. На основе этого был составлен акт, в котором почему-то совершенно забыли упомянуть главного директора, завскладом, замдиректора и даже уборщицу Люду, которые ежедневно что-то выносили, стягивали, паковали и перебрасывали через забор, оставляя все проблемы Николаю Никифоровичу, который, к его чести стоит заметить, вот уже день после того, как ему приснился тот дивный сон, ничего не крал.
Акт был отправлен в налоговую. Воровство при этом не прекратилось, но зато теперь никто не хотел разговаривать и даже просто смотреть в глаза главному бухгалтеру. Николай Никифорович по очереди обошел тех, кого считал соучастниками, но они лишь скромно отмалчивались.
- Что делать? Что делать? - плакалась Александра Кузьминична и тут же многозначительно добавляла, - Вот видишь, говорила я тебе!
- Замолчи! - огрызался Николай Никифорович, обхватив голову руками и с тупой безнадежностью вглядываясь вдаль.
"Может и вправду умереть?" - промелькнула мысль в его отчаявшемся мозгу.
Он улыбнулся столь заманчивой перспективе, чем вызвал еще один приступ тривоги у своей жены.
- Мне надо подумать, - вслух сказал он и, взяв шляпу, направился к выходу.
- Коля, стой! - крикнула Александра Кузьминична вслед захлопнувшейся двери. Затем она побежала в спальню, упала на кровать и расплакалась.
Яркий весенний день почему-то никак не располагал к самоубийству. Только что перевалило за полдень. Мимо Николая Никифоровича пробегали веселые стайки детей, спешивших домой со школы. Они радостно смеялись и громко разговаривали между собой.
Николаю Никифоровичу почему-то захотелось задержать этот день, растянуть его на вечность. Внезапно он ясно осознал всю полноту радости мира и все ничтожество своих проблем и своей прожитой жизни. Он с завистью смотрел на детей и думал: "Как им хорошо, у них еще все впереди…"
Ему до слез стало жалко себя. Но он не заплакал. Ведь он - мужчина!
По крайней мере так всю жизнь твердил ему отец. "Помни, Коля, ты - мужчина!" - говорил он, когда маленький мальчик жался к нему во время грозы или жаловался на очередную драку в школе. "Помни, Коля, ты - мужчина" - повторял отец, когда молодой Николай после свадьбы несколько раз приходил к нему одалживать денег на еду. "Помни, Коля, ты - мужчина", - напоследок услышал Николай Никифорович, когда проводил отца в мир иной.
Но разве он виноват, что он - мужчина!
Разве от этого что-то изменится?
И он, размышляя подобным образом, пошел дальше по весенней аллее просыпающихся каштанов.
Совершенно случайно на другом конце аллеи в обратную сторону начинал свою прогулку Роман Поликарпович Борысюк. Размахивая огромным портфелем, он брел неспеша, напряженно смотря себе под ноги, и тоже размышлял. Правда мысли его тянулись в совершенно ином направлении.
- Ну почему мне так не везет? - отчаянно думал он, изредка оглядываясь на прохожих, которые, как ему казалось, издевательски смотрят на него. Хотя на самом деле они были увлечены своими делами и их мало интересовал коротышка в слегка примятом пиджаке и незачесанными волосами.
В какое-то время Роман Поликарпович подумал, что Дарвинская теория несправедлива и относится только к нему. И за это он был готов ненавидеть великого ученого.
Совершенно замкнувшись на своем горе, он не различал того безразличия, которое испытывала к нему природа, считая что все должно горевать вместе с ним.
А день действительно располагал к прогулкам, о чем очевидно думал также и Вениамин Яковлевич Кауров, который ходил по кругу на одном из отрезков той же аллеи, размышляя над своим рассказом. Проблема как начать упорно не хотела решаться. Более того, по мере развития идеи она становилась все запутаннее и глобальнее. Математики поймут меня, если я скажу, что граница решения этой проблемы с каждой секундой все быстрее и быстрее стремилась к бесконечности. Несколько знакомых писателей проходили мимо Каурова, весело поздоровавшись. Он резко кивнул им головой, не замечая на себе насмешливо-сочувствующих взглядов. Еще одна черта, которую он в себе ценил - это умение полностью отрываться от действительности, пытаясь сосредоточиться на проблеме. И это у него получалось довольно редко.
Так наши герои, сами того не зная, брели навстречу друг другу; на самую удивительную и невероятную встречу, которая когда-либо произойдет на страницах этого рассказа.

5. Встреча.
И это произошло неожиданно и в то же время достаточно быстро. Все началось с того, что почти убитый горем Борысюк неожиданно споткнулся и, падая, зацепил Вениамина Яковлевича.
- Простите.
- Извольте.
Борысюк встал, отряхнулся и протянул руку:
- Позвольте?
- Чего уж, - Кауров вскочил с земли и пожал протянутую руку:
- Разрешите представиться, писатель Вениамин Яковлевич Кауров.
- Приятно познакомиться, - несколько опешил Борысюк, не привыкший знакомиться подобным образом, - профессор Роман Поликарпович Борысюк.
- Ну вот и познакомились! - улыбнулся Кауров.
Спустя несколько минут они сидели на лавочке и мирно беседовали, наслаждаясь теплом, покоем и ленивым пением птиц.
- Вы знаете, у меня сегодня был такой тяжелый день, - жаловался Кауров своему собеседнику.
- Не говорите, все не так, как всегда, - вздыхал Борысюк, привычным жестом снимая очки и протирая их о полу пиджака.
- Какой несправедливый все же мир, - глубокомысленно изрек Кауров.
- Да, - поддержал его Роман Поликарпович, - Вот если бы можно было что-то изменить…
И они оба умолкли, созерцая уходящее солнце.
В это время окончательно измотанный Николай Никифорович решил присесть на лавочку, чтобы отдохнуть и привести в порядок свои мысли. И, то ли по ошибке, то ли нарочно, он тихо присел скраю той самой скамейки, на которой вели беседу Борысюк и Кауров.
Жгучая злоба закипала в его сердце, полностью переварив жалость и отчаянье. Хотелось выпить и кого-то побить.
- Нет, я это так не оставлю, - простонал сквозь зубы Николай Никифорович, незаметно для себя сжимая свои мягкие кулаки.
- А вы, извините, о чем, товарищ? - тут же поспешил вмешаться вечно лезущий не в свои дела Каурый.
- А вам какое дело? - огрызнулся Николай Никифорович.
- Да расскажите вы, легче станет, - сочувственно молвил Борысюк. Его тихий успокаивающий голос благотворительно подействовал на Николая Никифоровича и тот, ничуть не стесняясь столь интеллигентного общества, со всеми возможными выражениями, которые только смог подобрать его раболепствующий и закомплексованный ум, рассказал о своем горе.
- Н-да, и у вас, похоже, проблема, - вздохнул Кауров.
- А вы думаете, я это так оставлю? - кричал распалившийся Николай Никифорович, - Вы думаете, я не буду жаловаться?
- А вы знаете, сколько сил и времени у вас уйдет, чтобы доказать свою правоту? - спросил Борысюк.
При слове "время" Николай Никифорович невольно вздрогнул, вспоминая старика с треснувшим пенсне и мордатого зверя, глупо моргающего огромными глазами. Легкий холодок мигом пронесся по его спине.
"Сколько времени еще осталось, - подумал он, - Девять дней? Восемь? Нет, наверное девять". Немного успокоив себя таким образом, он сказал:
- Вы правы, друзья, времени у нас мало. Нужно действовать. Нужно устранить несправедливость…
- Тише! - вскричал Кауров, невольно привлекая к себе внимание случайных прохожих, - Я понял! Друзья, я чувствую, что на нас троих лежит историческая миссия, - спасти мир.
Борысюк сочувственно посмотрел на Каурова, но из уважения к новому другу промолчал.
- Вы правы! - вскричал Николай Никифорович, думая о своем, - Мы должны устранить несправедливость. Мы должны действовать, и как можно быстрее!
Несколько мгновений они вдвоем с наслаждением смаковали высказанные вслух мысли, не замечая при этом немного покрасневшего Борысюка. Но в конце концов Кауров повернулся к нему и спросил:
- Так вы с нами или нет? Решайте! От вашего решения зависит история!
Малодухий Борысюк вздохнул и согласился…

6. Как спасти мир
Если это и можно было назвать заседанием, то только с легкой руки Николая Никифоровича, годами существовавшего подобными словами. Обязанности секретаря по старой привычке взял на себя Кауров.
Собрались наши друзья на квартире у Борысюка. Во первых потому, что тот был не женат, а во вторых, чтобы он не смог пропустить столь важного собрания. И в самом деле, так опрометчиво поставив перед собою цель спасти мир, наши знакомые так и не решили, от чего спасать и как спасать.
- Друзья, - начал Кауров, жестом призывая всех к молчанию. Дождавшись, когда Борысюк перестал от волнения ерзать на стуле, Вениамин Яковлевич продолжил:
- Мы с вами объединены довольно яркой и красивой целью - спасти мир от несправедливости и искоренить зло!
Николай Никифорович прыснул со смеху. Кауров покраснел:
- В чем дело, Николай Никифорович?
- Да так, вы так складно говорите… Красивая, яркая… Ради Бога, извините; продолжайте, - он окончательно успокоился, снедаемый лютым взглядом Каурова, и, прокашлявшись, замолк.
"Не к добру все это", - пророчески подумал Борысюк и покраснел.
- Тем не менее сегодня нам нужно решить, против кого бороться и как бороться, - снова заговорил Кауров.
- Как против кого? - вспылил Николай Никифорович, - Против тех, кто ворует безнаказанно!..
- За людей не считают… - пискнул Борысюк, еще больше краснея.
- И подрывают авторитет страны, совершенно не заботясь о чувстве долга и патриотизме, называя при этом себя слугами народа, - закончил Кауров, удивившись, как это он так лихо смог завернуть.
- Да! - повинуясь порыву, поддержал его Николай Никифорович, да так громко, что в буфете тихо задребезжал дорогой китайский чайный сервис, вызывая при этом тоненькую боль в робком сердце Романа Поликарповича.
- Итак, друзья, с чего начнем? - Кауров взял стоящий рядом графин с водой и немного налил себе в стакан, - Ваше мнение, товарищ Борысюк.
- Ну, не знаю… - пробормотал тот, - Может, я вам кофе сейчас приготовлю?
- Да всем рассказать надо, что творится, - почти прокричал сказал Николай Никифорович, громыхая своей тяжелой рукой по целлофановой скатерти стола.
- Правильно, пресса, - решил Кауров, - Первым делом мы составляем документ и печатаем его в газетах, чтобы все вокруг узнали о нашей благородной миссии. Сейчас-сейчас… Я уже чувствую вдохновение!..
Охваченный очередным творческим порывом, он схватил карандаш, вырвал из какой-то тетради лист и принялся быстро писать. Николай Никифорович и Борысюк смотрели, как бегает ручка в его руках, испытывая при этом всяческие разные ощущения от чувства долга до чувства страха. Где-то спустя полчаса Кауров размашистым жестом влепил точку и, подняв голову, весело улыбнулся:
- Ну вот, друзья, мы с вами подошли к самому историческому событию - оглашению первого документа нашей организации МИМО, что расшифровывается как Мы Исправим Мир и Отечество, - довольный таким каламбуром, он оглядел соратников и, совершенно не жалея их чувства прекрасного, откашлялся и начал читать:
- Уважаемые соотечественники! Мы с вами стоим на самом пороге красивого и яркого исторического события. Трое интузиастов (тут Борысюк вопросительно повел бровью, но промолчал) объявляют о своем решении спасти мир и для этого создают новую принципиально кардинальную антимилитаристическую организацию со скромным но звучным названием МИМО, - Ну как? - спросил он, немного отдышавшись.
- М-да… Каждому по отдельной палате с видом на клумбу… - пробормотал про себя покрасневший Борысюк.
- Слабо! - сказал Николай Никифорович, - Не бьет. Да и зачем нам все эти бумаги? Мы же благодетели, а хорошие дела всегда надо совершать открыто и без огласки.
- Совершенно с вами согласен, - робко сказал Борысюк, посмотрев на Каурова.
- Правильно! - Вениамин Яковлевич скомкал ненужный документ и швырнул на ковер, - Начнем с молодежи - им творить будущее!
- Но несправедливость… - начал было Николай Никифорович, но Кауров сразу же его упрекнул:
- Не умеете вы мыслить глобально, а еще бухгалтер.
Николай Никифорович здался и громко засопел.